Макс Фрай - Жалобная книга [litres]
Но рыжий Иерофант мой так печален и строг, что я покорно беру блюдце и слизываю горстку темного, теплого еще пепла. Вкус у него, как ни странно, немного терпкий, с едва заметной кислинкой. Вот уж не подумала бы…
Вылизав блюдце дочиста, как голодный котенок, ставлю его на стол. Гляжу вопросительно, дескать, что дальше?
— Вот, собственно, и все, — улыбается. — Теперь этот Знак — часть тебя. Захочешь — не забудешь. Более того, чертить его на собственной ладошке тебе не придется. Достаточно сосредоточиться, разглядывая жертву, и представить себе Знак. А когда захочешь завершить путешествие, нужно просто вспомнить, как он выглядит. Это очень легко: Знак сам придет на помощь… Я бы, конечно, посоветовал тебе ставить первые эксперименты только в обществе более опытных накхов, но ты ведь все равно сделаешь по-своему. Знаю я тебя… Ну, будем надеяться, ты и в одиночестве не пропадешь. Да и с чего бы?
— Может быть, и не стану делать по-своему, — возражаю растерянно. — Да и вообще вряд ли когда-нибудь… Ладно, действительно, чего зарекаться? Там видно будет. Ты лучше обними меня, если тебе не пора уходить, ладно?
— А как ты думаешь, ради чего я так упростил ритуал? — смеется. — По-хорошему, я чуть ли не час должен был лопотать всякие церемониальные речи, и только потом… Ну да, я просто решил сэкономить время: оно нам с тобой пригодится. Иди сюда, солнышко. Я — удивительный мерзавец, меня пристрелить бы как бешеную собаку, а не целовать, но ты все равно иди сюда: пристрелить — это всегда успеется, дурное дело нехитрое.
Он был столь милосерден, что вытряс из меня душу и вытянул все жилы, измотал, иссушил, опустошил, так что к моменту его ухода у меня не оставалось сил на подлинное страдание. Я просто тупо пялилась в потолок и думала: «Ну вот и все, ну вот и все», — не слишком вникая в смысл слов, почти наслаждаясь их звучанием, почти упиваясь необходимостью проговаривать про себя дурацкую эту мантру.
Стоянка XXVIII
Знак — Рыбы.
Градусы — 17°08′35'' Рыб — 0° Овна.
Названия европейские — Анакс, Альботам, Альхальх.
Названия арабские — Бати аль-Хут — «Чрево (Рыбы)».
Восходящие звезды — бета Андромеды.
Магические действия — заговоры для благополучного путешествия.
«Ну, вот и все, — думаю, спускаясь по лестнице. — Вот и все». Слова думаются-проговариваются в ритме шагов, поэтому душевная печаль сопровождается вполне отчетливым телесным удовольствием: «ну-во-тив-сё-ну-во-тив-сё». По счастию, я слишком оглушен, опустошен и, чего греха таить, напуган; в таком состоянии не очень-то попечалишься, зато отбивать бессмысленно бодрый ритм ладонью по собственному бедру — в самый раз.
На улице по-зимнему холодно, сидение в машине ледяное, но мне это совсем не мешает, даже на руку: когда внутри — ледяная пустыня, пусть и снаружи будет лед. Оттаивать-то больно бывает, а замерзать — что ж, сладко даже. Вот и буду замерзать; печку, конечно, придется включить, стекло запотело, но я хитрый, открою окна до упора, и ночной мартовский ветер не даст мне раскиснуть.
Он и не дал.
Когда я парковался возле «Двери в стене», я был все еще оглушен и опустошен, зато и бесстрашен, и равнодушен ко всему — в точности Кай после второго поцелуя Снежной Королевы. Лучшего наркоза, чем ледяной ветер, оказывается, и выдумать невозможно. Какой уж там новокаин…
Иду через пустой, темный двор. Пальто нараспашку, руки в карманах, в голове гул: «Ну вот и всё, ну-во-тив-сё, нувотивсё, нуво…» Стоп. Пришел.
Дверь заперта, но я нашариваю кнопку звонка, жму на нее, не раздумывая. Незамедлительно раздается мягкий щелчок; путь, надо понимать, свободен. Осторожно, двери открываются. Следующая станция — подумать страшно, какая у нас следующая станция. Вот и не будем думать, замнем, умолчим.
Вместо Дамы в сером меня встречает улыбчивый дядечка. Оно, впрочем, и хорошо: у незнакомца вполне простецкий вид; глядя на него, трудно поверить, что мне предстоит сейчас совершить некий роковой поступок, отправиться в бесконечное путешествие по собственным недосбывшимся судьбам, коим, если верить давешней лекции, несть числа. В присутствии Дамы в сером я бы, пожалуй, содрогнулся; явись мне «цыганенок», как минимум насторожился бы, а дядечка этот — в самый раз. Уютный, несерьезный персонаж, в настоящих драмах таким не место.
Ну вот, значит, и не будет мне никакой драмы, всего лишь магическая комедия для заскучавших поселян, — так я это истолковываю. И понимаю ведь, что вру себе напропалую, принимаю страстно желаемое за действительное, что внешность «несерьезного» незнакомца — специально заготовленная для меня, безыскусная вполне иллюзия, но… в общем плевать. Все, что помогает сохранять хоть какое-то подобие спокойствия, мне сейчас на руку. А то ведь и в штаны со страху наделать недолго.
Правда ведь, очень страшно.
Очень.
Мир дрожит, дергается под ногами, как взбесившийся студень. И ведь ясно уже, что все равно придется лететь в пропасть, но последние минуты перед прыжком хотелось бы провести на более-менее твердой земле. А не выходит. Какая уж тут «твердая земля»: под ногами — сплошь скомканные, рваные небеса, грозовые тучи вперемешку со снежными и дыры, дыры, дыры… Слишком много дыр, на мой вкус, в центре этого циклона, и ничего не поделаешь, какой ни есть, а мой, персональный.
Дядечка молча пропускает меня вперед; я тоже молчу. О чем, собственно, говорить двум незнакомым людям, которых объединяет лишь обоюдное — не желание даже, намерение — совершить поступок, какому и названия-то нет ни в одном из языков…
Топаю себе потихоньку, пересекаю вестибюль. И чайный, и кофейный залы уже заперты, значит надо идти вперед, в бархатную, пахучую тьму подсобных помещений.
— Осторожно, тут ступенька, — предупреждает мой проводник. — Да-да, правильно, тут. Теперь нужно свернуть налево, нашарить дверную ручку — вы уж простите, что так темно, это не мой каприз и даже не разгильдяйство, скорее традиция, вполне дурацкая, согласен, но не мне ее менять… Открывайте и заходите, только очень осторожно: за дверью лестница. Держитесь за перила и спускайтесь вниз.
Спускаюсь. Лестница узкая, кажется, железная и на удивление длинная; можно подумать, мы не просто в подвал забираемся, но к центру Земли путешествуем. Или как минимум к тайной какой-нибудь, строго-настрого засекреченной, даже от вездесущих диггеров надежно спрятанной платформе Московского метрополитена.
Чем глубже мы забирались, тем сильнее становился охвативший меня панический ужас. Никогда прежде не думал, что боюсь подземелий; напротив, любил всякие там подвалы-погребы, да и в метро спускался с наслаждением, пока автомобиль не завел. А вот, поди ж ты, теперь с каждым новым шагом все страшнее становится. Как же я, оказывается, плохо себя знаю!
